Азия — колыбель религий, но она бывала и их могилой. Религии исчезали не только с гибелью древних цивилизаций, их сметало и победоносное шествие новых верований.' Одним из таких учений-завоевателей, распространившимся наиболее широко, стал буддизм...
Вы вошли как Гость | Группа "Гости"Приветствую Вас Гость | RSS
Мифы и предания
Среда, 26.07.2017, 14:01
Тщательные подсчеты говорят о том, что боевые действия в Кантабрии, а значит, и умиротворение Испании, завершились в двадцать пятом году до Рождества Христова. Тогда же у неспешных вод Миньо, на месте кельтского поселения, был заложен Луго, Lucus Augusti. Судя по всему, галисийский поход 61–60 годов до P. X. — борьба Цезаря с герминиями Серра-де-Эстрельи и калаиками Brigantium’a, нынешнего Бетансоса, — не более чем выдумка. А ведь еще рассказывают, что римский полководец атаковал варваров, укрывшихся на островах Сиес — на этих могучих скалах, которые высятся у бухты Виго. Как утверждали знатоки, Юлий Цезарь, владыка мира, наблюдал за высадкой легионеров, стоя на горе Монтерреаль, что в Байоне. Я представляю себе мыс, где теперь Башня Часов: Цезарь глядит, как снимаются с якоря суда, изъятые у жителей всего побережья; если в ходу уже тогда были замечательные лодки, которые мы называем дорнами, то именно на них римские воины отправились к чистым пляжам Сиесов, где гостей приветствовали роем темных смертоносных стрел. Вполне возможно, что и Октавиан Август не был дальше Асторги, то есть не углублялся в Галисию, но его приемные сыновья Тиберий и Марцелл, безусловно, участвовали в кантабрийской кампании. Человек, которому предстояло стать цезарем, Тиберий, пил галисийское вино в таких количествах (причем на римский манер — теплым или горячим), что солдаты звали его не Тиберий Клавдий Нерон, а Биберий Кальдий Мерон: bibere на латыни — пить, caldius — горячий, mero — вино или пьянство. В Кантабрийском море побывал со своими кораблями Агриппа, зять Августа. Римский флот в кампанию 26–25 годов был достаточно грозен. Некоторые полагают, что он строился на юге Испании — в Севилье, Кадисе или у океана, в Лиссабоне, где через тринадцать столетий некий трубадур будет петь: En Lisboa sobre о mar barcas novas mandeis labrar12. Корабли достигли севера Галисии весной 26 года до P. X. и начали искать место для базового порта. Совсем под рукой нашлась давно обустроенная и очень надежная гавань Барес — стоянка финикийских торговцев оловом, гранитный волнолом, бросающий вызов могучему норду. Римские суда впервые рассекли кантабрийские воды; опытных (в этом нет сомнения) римских кормщиков, закаленных в борьбе с флотами Помпея и пиратами, должно быть, поразила ярость этого темно-зеленого моря, его высокие приливы, киты, кашалоты… И подумать только, ни судна с египетской или сицилийской пшеницей, чтобы крикнуть ему приветствие, ни почтовой галеры из Таррагоны, чтобы пожелать ей счастливого пути… Burum, Барес, дал Агриппе пристанище и возможность плавать вдоль северных берегов Испании. Римляне несколько раз высаживались и настигли арьергард варваров, приблизив тем самым развязку. Мерзляк Агриппа спал, завернувшись в одеяла из цизальпинской шерсти, и шум моря убаюкивал его. Глаз, воспитанный гармоничным латинским пейзажем, дивился на «Столб» Бареса — Эстака-де-Барес, — на этого гиганта, будто сброшенного в море с гор. Большие киты, словно темные острова, плыли рядом с судами, и кормщики слышали грохот вод в чудовищных пропастях, которыми (так думали моряки) обрывался на западе Океан. На севере была легендарная Туле, где ночь и день длились по шесть месяцев. Однажды перед бурей кто-то увидел в той стороне огонь. Его зажгли обитатели Туле, чтобы согреть кровь северных ветров (океан всегда благоприятствовал таким видениям. Потомки Брана лицезрели с маяка Ла-Коруньи огромный изумруд, покоившийся на волнах: это была Исландия. С Бареса разглядели огонь в Исландии, а может быть, что-то еще более далекое. И одним прекрасным вечером на западе показался остров, где бьет источник вечной молодости, — остров, которого не было и нет). Более двух тысяч лет разделяют 25 год до Рождества Христова и 1975 год. Две тысячи лет назад у кантабрийских берегов появился римский корабль с большими парусами и длинными веслами. Тогда наше море впервые услышало команды на звучной латыни — чуждые звуки, которые скоро станут родными. Корабли выходили в море, воплощая совершенство вергилиевого стиха: «Aequor condescere navibus13». Да, корабли выходили в море, и на них изумленно глядели моряки Виседо, Виверо, Селейро, Сан-Сиприана, Бурелы, Фоса, Рибадео… названия которых звучали в ту пору иначе — их давали загадочные древние обитатели Галисии, тогда еще не получившие латинского имени и до сих пор не имеющие христианского. Давным-давно (вашему покорному слуге было тогда лет двенадцать), стоя летним вечером на камнях Форсана, неподалеку от Фоса, я увидел большой корабль, шедший на север; зюйд-зюйд-вест раздувал его паруса. Мне сказали, что это клипер, везущий пшеницу из Австралии в Англию через мыс Доброй Надежды. Он был так прекрасен, что не раз потом являлся мне в мечтах со всеми своими парусами. Но сейчас мои мысли о другом: я бы хотел по возможности стать древним кельтом из Галисии (в крайнем случае — беззаботным лигурийцем) и однажды ясным утром, какие обычны в наших краях, увидеть корабли Агриппы напротив бухты Эо. Кантабрийское море, что с грохотом разбивается об утесы, было бы поражено не меньше, чем я, и, как в стихотворении Суинберна, мы с латинянами увидали бы «стопы ветра, сверкающие над морем».
