Азия — колыбель религий, но она бывала и их могилой. Религии исчезали не только с гибелью древних цивилизаций, их сметало и победоносное шествие новых верований.' Одним из таких учений-завоевателей, распространившимся наиболее широко, стал буддизм...
Вы вошли как Гость | Группа "Гости"Приветствую Вас Гость | RSS
Мифы и предания
Воскресенье, 13.10.2024, 19:15
У Пуйлла и Рианнон был сын, которого они назвали Придери. Когда он вырос, его отец Пуйлл умер. Придери женился на Кикве, дочери Гвинна Глоя. К тому времени Манавидан вернулся с войны в Ирландии и обнаружил, что его кузен присвоил себе его владения. Манавидан впал в отчаяние. – Горе мне! – воскликнул он. – Нет у меня ни дома, ни места, где бы я мог отдохнуть. – Господин, не стоит впадать в отчаяние, – сказал Придери. – Твой кузен – король острова Могущества, и, хотя он поступил с тобой несправедливо, у тебя никогда не было прав на эти земли и владения. – Ты прав, – согласился Манавидан, – но хотя этот человек приходится мне кузеном, меня не радует, что он занял место моего брата, Бендигейда Врана, и я никогда не буду счастлив, живя с ним под одной крышей. – Нужен ли тебе мой совет? – спросил Придери. – Да, сейчас я нуждаюсь в совете, – ответил Манавидан. – Что ты хочешь мне посоветовать? – Мне принадлежат семь частей Диведа, сейчас там живет Рианнон, моя мать. Я выдам ее замуж за тебя, и вместе с ней ты получишь эти семь наделов. Хотя у тебя не будет других владений, кроме этих наделов, это все-таки лучше, чем ничего. Владейте ими с Рианнон в свое удовольствие; и если тебе нужны владения, то земли Диведа не худшие из них. – Да воздастся тебе добром за твою дружбу! – воскликнул Манавидан. – Я готов отправиться с тобой, чтобы познакомиться с Рианнон и увидеть твои владения. – Ты правильно решил, – сказал Придери. – Я уверен, что ты никогда не встречал дамы, которая так преуспела бы в искусстве вести беседу, как Рианнон. К тому же в расцвете лет не было женщины красивей ее, и даже сейчас она тебя не разочарует. Они немедленно отправились в долгий путь и, наконец, прибыли в Дивед. Рианнон и Киква к их приезду уже накрыли столы. Манавидан и Рианнон завели разговор, и Манавидан почувствовал невероятное обаяние этой женщины, оценил ее ум и рассудительность и про себя подумал, что никогда еще ему не приходилось видеть столь утонченной и красивой дамы. – Придери, – сказал Манавидан, – я последую твоему совету. – О каком совете он говорит? – спросила Рианнон. – Госпожа, я посоветовал взять тебя в жены Манавидану, сыну Ллира, – объяснил Придери. – С радостью соглашаюсь, – сказала Рианнон. – Я тоже очень рад, – отозвался Манавидан, – и благодарю Господа за то, что у меня есть такой замечательный друг, как Придери. Еще не закончился пир, а Рианнон уже стала женой Манавидана. – Продолжайте пировать, – сказал Придери, – а я должен отправиться в Англию, чтобы принести клятву верности Касваллауну, сыну Бели. – Господин, Касваллаун сейчас в Кенте, поэтому ты можешь еще какое-то время оставаться с нами, – предложила Рианнон. – Хорошо, я согласен, – ответил Придери. Закончив пировать, они стали объезжать Дивед, охотились и развлекались в свое удовольствие. Объехав весь Дивед, они поняли, что нет земли, где было бы приятнее жить, в которой были бы лучше охотничьи угодья, столь богатой рыбой и диким медом. За это время Манавидан, Придери, Рианнон и Киква так сдружились, что готовы были не расставаться круглые сутки. Когда Касваллаун приехал в Оксфорд, Придери отправился туда, чтобы присягнуть ему на верность. Там ему оказали радушный прием, и его поступок был оценен по достоинству. После возвращения Придери из Оксфорда они опять стали устраивать пиры и развлекаться. Однажды утром после завтрака Придери, Манавидан и их жены в сопровождении свиты отправились погулять и поднялись на курган Горседд-Арберт. Внезапно раздался удар грома, поднялась буря и опустился такой густой туман, что не было видно даже рядом стоящего человека. Когда туман рассеялся, они огляделись, но там, где стояли дома и пасся скот, теперь было пусто: не было ни животных, ни дыма, ни огней, ни людей, ни жилищ, а только опустевший дворец, стоявший посреди безлюдной пустыни. Исчезла свита, сопровождавшая Придери, Манавидан, Рианнон и Кикву. Они остались вчетвером среди безлюдной пустыни. – Что происходит? – воскликнул Манавидан. – Куда подевалась вся свита? Давайте пойдем и поищем их. Они пошли в замок, осмотрели зал, обошли покои, но не встретили ни единого человека; в кухне и в погребе тоже никого не было. Тогда они стали объезжать свои владения, осматривать жилища, но не встретили никого, кроме диких зверей. Когда у них закончилась приготовленная для пира еда и все припасы, они стали питаться тем, что давала им охота, рыбалка, и медом диких пчел. Однажды утром Придери и Манавидан отправились на охоту. Спустив собак, они пошли за ними. Несколько собак, подбежавших к кусту, росшему у обочины дороги, вдруг отскочили, шерсть у них поднялась дыбом, и они подбежали к Придери и Манавидану. – Давай подойдем к кусту, – предложил Придери, – и посмотрим, что их так напугало. Стоило им приблизиться, как из кустов поднялся огромный белоснежный вепрь. Собаки кинулись на него, но он немного отбежал от охотников и остановился, не обращая внимания на лающих собак и словно поджидая людей. Когда Придери и Манавидан подошли ближе, он опять отступил, а затем бросился бежать. Они погнались за вепрем и вскоре увидели большой и высокий замок, который стоял там, где раньше они не видели не то что стен, а даже камня. Вепрь забежал в замок, и собаки бросились за ним. Когда животные скрылись в замке, Придери и Манавидан стали думать, как мог на этом месте, где совсем недавно ничего не было, оказаться этот величественный замок. С вершины кургана они стали осматривать окрестности, пытаясь увидеть собак или хотя бы услышать собачий лай, но, сколько они там ни стояли, до них не донеслось ни единого звука. – Господин, – сказал Придери, – я пойду в замок, чтобы узнать, что случилось с собаками. – Крайне неблагоразумно идти в замок, который ты до этого никогда не видел, – сказал Манавидан. – Надеюсь, ты прислушаешься к моему совету и не пойдешь туда. Тот, кто заколдовал эту землю, тот создал на ней и этот замок. – Но я не могу просто так взять и бросить своих собак, – ответил Придери и, вопреки совету Манавидана, пошел в замок. Войдя в ворота, он не заметил никаких признаков жизни; не было ни людей, ни животных, ни вепря, ни собак. В центре двора был мраморный фонтан, а на краю фонтана стояла золотая чаша, от которой в небо тянулись золотые цепи, и не было видно, где они заканчиваются. Придери был поражен красотой и изяществом золотой чаши. Он подошел, взял чашу в руки и в тот же момент почувствовал, что руки прилипли к чаше, а ноги к мраморной плите. Весь его восторг по поводу чаши разом улетучился, и он потерял дар речи. Вот так он и остался стоять, молча и неподвижно. Манавидан прождал друга до вечера и, поняв, что уже не дождется известий о Придери, вернулся домой. Когда он вошел, Рианнон спросила: – Где твой спутник и собаки? – Послушай, что со мной случилось. – И Манавидан поведал обо всем жене. – Что ж, ты оказался плохим товарищем, – выслушав его, сказала Рианнон, – и потерял хорошего друга. С этими словами она вышла и отправилась к замку по указанному Манавиданом пути. Ворота были открыты, и, не испытывая страха, Рианнон вошла во двор, увидела Придери, державшего чашу, и подошла к нему. – Мой господин, что с тобой? – спросила Рианнон. Она протянула руку к чаше, и только коснулась ее, как рука прилипла к чаше, а ноги приросли к плите, и Рианнон, как и Придери, лишилась дара речи. Вскоре стемнело. Грянул гром, следом опустился туман и замок исчез, а с ним исчезли Рианнон и Придери. Киква, дочь Гвинна Глоя, поняла, что во дворце остались только она и Манавидан, и ее охватила такая печаль, что стало все равно, будет ли она жить, или умрет. Манавидан, увидев, что Киква потеряла всякий интерес к жизни, сказал: – Ты не права, если боишься довериться мне. Призываю Небеса в свидетели, что нет дружбы более чистой, чем та, которая связывает меня и тебя, и она останется такой, пока этого хотят Небеса. Я поклялся в дружбе Придери, а теперь клянусь и тебе, поэтому тебе не следует меня бояться. – Благослови тебя Господь! – сказала Киква. – Я не сомневаюсь в твоих дружеских чувствах ко мне. Она испытала облегчение, и из ее сердца исчез страх. – Я думаю, госпожа, нам не стоит оставаться здесь. Мы потеряли собак, а значит, теперь мы не сможем охотиться. Давай отправимся в Англию, там нам будет легче прокормиться. – Хорошо, господин, – ответила Киква, – так мы и сделаем. И они отправились в Англию. – Господин, – спросила Киква, – каким ремеслом ты хочешь заняться? Выбери то, которое тебе больше по душе. – Больше всего мне хотелось бы шить обувь, – ответил Манавидан. – Господин, такому благородному человеку, как ты, не пристало заниматься подобным ремеслом, – возразила Киква. – Тем не менее я займусь им, несмотря на высокое происхождение, – твердо сказал Манавидан. – Но я не умею шить обувь, – сказала Киква. – Ничего, я научу тебя сапожному ремеслу. Мы не станем заниматься выделкой кожи. Будем покупать готовую и шить из нее обувь. Они отправились в Англию и, обосновавшись в городе Херефорд, занялись пошивом обуви. Манавидан купил кордовскую кожу, лучше которой не было в городе. Договорился с лучшим в городе золотых дел мастером, который стал делать пряжки для его обуви и золотить их, а Манавидан наблюдал, как он это делает, и освоил это искусство. Вскоре он стал одним из трех мастеров в городе, которые делали золоченую обувь, причем его туфли и сапоги покупали охотнее (Манавидан кроил обувь, а Киква ее сшивала).72 Когда сапожники поняли, что их доходы резко упали, они собрались, посовещались и решили убить невесть откуда взявшихся конкурентов. Но Манавидана предупредили и даже рассказали, как сапожники собираются его убить. – Господин, – сказала Киква, – неужели мы будем дожидаться, когда эти невежи расправятся с нами? – Нет, – ответил Манавидан, – мы вернемся в Дивед. Они отправились в обратный путь, и Манавидан захватил из Херефорда пшеничный колос. Манавидан и Киква обосновались в Нарберте. Манавидан испытал ни с чем не сравнимое счастье при виде Нарберта и его окрестностей, где жил и охотился вместе с Придери и Рианнон. Он ловил рыбу и охотился на оленей, а затем распахал участок земли и на треть засеял его пшеницей, а потом засеял и оставшиеся две трети земли. Нигде в мире пшеница не всходила лучше, чем на его земле. Она быстро росла, день ото дня наливались колосья. Одно время года сменило другое, и наступила пора сбора урожая. Манавидан пошел на первый из засеянных участков и увидел, что пшеница созрела. И он решил, что приступит к жатве пшеницы на следующий день. Вечером он вернулся в Нарберт, а на следующий день на рассвете отправился в поле. Какого же было его удивление, когда он увидел только голые стебли. Все колосья были аккуратно срезаны и куда-то унесены. Он пошел на второе поле и увидел, что там тоже созрел урожай. Он опять решил убрать его на следующий день. Придя утром на поле, он также нашел только голые стебли. – О святые Небеса! – воскликнул Манавидан. – Кто же готовит мне голодную смерть? Не тот ли, кто уже опустошил мой край? Он пошел на третье поле и увидел, что пшеница поспела, причем урожай оказался еще богаче, чем на первых двух. «Будь я проклят, если этой ночью не увижу, кто хозяйничает на моих полях. Тот, кто унес урожай с тех полей, придет и на это, и я хотя бы узнаю, кто этот вор», – подумал Манавидан. Он рассказал обо всем Кикве. – Что ты собираешься делать? – спросила она. – Стану всю ночь караулить поле, – ответил Манавидан. В полночь он услышал какие-то звуки, исходящие из пшеницы. Он встал и увидел на поле бесчисленное множество мышей, и не было этому полчищу ни конца ни края. Каждая мышь влезала на стебель, перегрызала его и уносила колос с поля, причем число колосьев соответствовало числу мышей, то есть на каждую мышь приходился один колос. Манавидан не успел опомниться, как на поле остались только голые стебли, а все мыши бросились наутек, унося колоски. Вне себя от гнева Манавидан кинулся за мышами, но поймать их было не легче, чем комара или птицу. И только одна мышь оказалась менее проворной, и он погнался за ней, поймал и посадил в перчатку, которую обвязал бечевой, чтобы мышь не сбежала. Вернувшись во дворец, Манавидан вошел в зал, где сидела Киква, разжег огонь, а перчатку с мышью повесил на крючок. – Господин, что там в перчатке? – спросила Киква. – Вор, – ответил Манавидан, – которого я застиг на месте преступления. – Что же это за вор, господин, если он помещается в перчатке? И Манавидан рассказал Кикве о нашествии мышей на последнее из их полей. – Одна мышь оказалась менее проворной, чем остальные, и теперь сидит в перчатке. Завтра я ее повешу.73 – Мой господин, – сказала Киква, – не к лицу столь достойному человеку, как ты, вешать такую ничтожную тварь, как эта мышь. – Будь я проклят, – воскликнул Манавидан, – если не перевешаю всех, кого смогу изловить, а эту, которую поймал, обязательно повешу. – Господин, у меня нет причин жалеть эту мышь, я всего лишь беспокоюсь, что о тебе пойдет дурная слава. Впрочем, поступай, как считаешь нужным. После разговора с Киквой Манавидан взял перчатку с мышью и пошел на курган. На вершине кургана он стал сооружать виселицу из палочек, и тут к нему подошел ученый человек в старой, поношенной одежде. Прошло семь лет с тех пор, как Манавидан видел здесь человека или зверя, кроме тех, что жили с ним вместе, пока не пропали. – Мой господин, – сказал ученый, – доброго тебе дня! – Да ниспошлет тебе Господь свою благодать, – ответил Манавидан. – Откуда идешь, ученый муж? – Я пришел из Англии, господин. А почему ты спрашиваешь? – Потому что в течение семи лет я не видел здесь ни одного человека, не считая четверых, живших здесь, и я один из них. – По правде говоря, господин, – сказал ученый, – я иду через эту землю в свою страну. А что ты тут делаешь? – Я собираюсь повесить вора, который меня ограбил. – И кто этот вор? – спросил ученый. – Я вижу у тебя в руке существо, удивительно напоминающее мышь, и думаю, что человеку твоего положения не пристало заниматься таким делом. Лучше отпусти эту мышь на свободу. – Клянусь Богом, я поймал ее в тот момент, когда она обворовывала меня, поэтому поступлю с ней, как и надлежит поступать с вором, – повешу ее. – Господин, не стоит позорить себя, занимаясь таким недостойным делом. Я дам тебе фунт, который скопил, собирая милостыню, чтобы ты отпустил эту мышь. – Я не отпущу ее на свободу ни за какие деньги, – отрезал Манавидан. – Делай как знаешь, – сказал ученый муж и продолжил свой путь. Когда Манавидан укладывал поперечную палочку между двумя рогатинами, к нему подъехал на лошади священник. – Добрый день тебе, господин, – сказал священник. – Да ниспошлет тебе Господь свою благодать! – отозвался Манавидан. – Будь благословен! – Будь благословен и ты, господин, – ответил священник. – Объясни, что ты делаешь? – Вешаю вора, которого поймал, когда он меня грабил, – ответил Манавидан. – И что это за вор? – Существо, больше всего похожее на мышь. Она обворовала меня, поэтому я поступлю с ней так, как поступают с вором, пойманным на месте преступления. – Господин, я выкуплю у тебя эту мышь, чтобы только не видеть, как ты ее повесишь, – предложил священник. – Клянусь Небесами, я не собираюсь ни продавать ее, ни отпускать на свободу, – ответил Манавидан. – Я дам тебе три фунта только за то, чтобы ты не осквернял свои руки, прикасаясь к этой мыши, и ты отпустишь ее. – Клянусь Небесами, я не отпущу ее ни за какие деньги. Ее следует повесить, и она будет повешена, – заявил Манавидан. Священнику не оставалось ничего иного, как продолжить свой путь. Манавидан уже затягивал петлю на шее у мыши, собираясь ее повесить, когда увидел, что к нему приближается епископ с многочисленной свитой, вьючными лошадями и слугами. Епископ подъехал к нему, и Манавидан приостановил свое занятие. – Благословите меня, господин епископ, – обратился Манавидан к епископу. – Господь благословит тебя, сын мой, – ответил епископ. – Что ты здесь делаешь? – Вешаю вора, которого поймал, когда он меня обворовывал, – объяснил Манавидан. – Но ведь у тебя в руке мышь, не так ли? – Да, вот она и обворовала меня. – Раз уж я оказался здесь в тот момент, когда ей грозила смерть, я выкуплю ее у тебя. Я дам тебе семь фунтов, чтобы только не видеть, как такой достойный человек убивает это жалкое существо. Отпусти мышь – и получишь деньги. – Клянусь Богом, я не отпущу ее. – Если ты не хочешь отпускать ее за семь фунтов, я дам тебе за нее двадцать четыре фунта. – Я не отпущу ее даже за такие деньги, – упорствовал Манавидан. – Если тебе не нужны деньги, – сказал епископ, – возьми всех коней, которых видишь на этой равнине, семь тюков разного добра и семь лошадей, на которых нагружены эти тюки. – Нет, – ответил Манавидан, – я не согласен. – Так назови свою цену, за которую согласен отпустить эту несчастную мышь. – Я хочу, чтобы освободили Рианнон и Придери. – Считай, что они уже освобождены. – Клянусь, этого мало за то, чтобы я выпустил мышь на свободу. – Чего же ты еще хочешь? – спросил епископ. – Хочу, чтобы были сняты чары с семи частей Диведа. – Я сделаю это, а теперь отпусти мышь. – Я не отпущу ее, пока не узнаю, что это за мышь. – Это моя жена, – сказал епископ. – Но зачем она пришла ко мне? – удивился Манавидан. – Чтобы ограбить тебя, – ответил епископ. – Я Ллойд, сын Килведа, и это я заколдовал семь наделов Диведа, чтобы отомстить за Гваула, сына Клуда, с которым меня связывает дружба. И Придери заколдовал тоже я. За игру «барсук в мешке», которую Пуйлл, сын Аувина, сыграл с Гваулом, сыном Клуда. Когда стало известно, что ты приехал и решил обосноваться здесь, мои родичи попросили меня превратить их в мышей, чтобы они могли лишить тебя урожая. В первую ночь они унесли зерно с одного твоего поля, во вторую с другого, а на третью ночь ко мне пришла моя жена со своими дамами и тоже попросила превратить их в мышей. Я выполнил ее просьбу. Но моя жена была нездорова, поэтому ты и смог ее поймать. Но раз уж так случилось, и ты поймал ее, я верну тебе Рианнон и Придери и сниму чары с Диведа. Только освободи мою жену. – Нет, я все-таки не отпущу ее, – внимательно выслушав епископа, ответил Манавидан. – Чего же ты еще хочешь? – Я хочу, чтобы с Диведа навсегда были сняты чары. Кроме того, чтобы никто и никогда не мстил ни Придери, ни Рианнон, ни мне. – Все будет так, как ты хочешь. Ты поступил мудро, выставив эти условия, иначе я обрушил бы на твою голову все бедствия мира. – Я потребовал это, поскольку опасался коварства с твоей стороны, – ответил Манавидан. – А теперь отпусти мою жену, – попросил епископ. – Нет, – ответил Манавидан. – Я отпущу ее только тогда, когда увижу рядом с собой Придери и Рианнон. – Смотри, вот они идут! Тут действительно подошли Придери и Рианнон. Манавидан приветствовал их. – Господин, – взмолился епископ, – теперь-то ты уже можешь отпустить мою жену, ведь ты получил все, о чем просил. – Да, теперь я охотно отпущу ее, – сказал Манавидан и отпустил мышь на свободу. Епископ прикоснулся к мыши волшебной палочкой, и она превратилась в молодую женщину, красивее которой никто из них еще не видел. – Оглянись, – обращаясь к Манавидану, сказал епископ, – и ты увидишь все дома и людей на прежнем месте. Манавидан огляделся и увидел обработанные поля, стада, пасущиеся на лугах, людей и жилища. На этом заканчивается эта часть Мабиногиона. Несомненный интерес представляет отрывок из письма поэта Саути Джону Рикману, датированного 6 июня 1802 года, имеющий отношение к рассказанной выше истории. «Ты потом прочтешь Мабиногион, относительно которого я хочу поговорить с тобой. В последнем, самом необычном и напоминающем арабскую сказку рассказе о мыши упоминается нищий ученый, что позволяет датировать это произведение. Но где кимры могли набраться фантазий, которые породили эту историю? Волшебный фонтан с цепями, уходящими в небо, просто в духе историй из „Тысячи и одной ночи“. Я поражен тем, что в Уэльсе существовала подобная литература. Но это не проливает свет на происхождение рыцарского романа, в нем все происходит совсем не так, как в произведениях, которые мы относим к этому жанру. На самом деле эти романы открывают новый литературный мир, и если исследование языка показало, что этот роман относится к двенадцатому или тринадцатому веку, то мне представляется, что в его основе лежит значительно более древняя мифология, вполне возможно принесенная с Востока первыми поселенцами или завоевателями».
