ПРОВИНЦИАЛИЗМ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ, ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА
« Если выпало в империи родиться, лучше жить в провинции, у моря…» – советовал Иосиф Бродский. И, похоже, ошибался. Либо лукавил, так как в жизни того писателя, кого угораздило с умом и талантом родиться где-нибудь в Кинешме или хотя бы даже в Краснодаре, по-прежнему трудно увидеть хоть что-нибудь хорошее.Журналов там нет или все равно что нет. Издательства, за редчайшими исключениями, влачат жалкое существование, поскольку книги современных авторов в «глубинке» или вовсе не выпускаются, или оседают на магазинных и библиотечных стеллажах исключительно своего, родного края, а продукция столичных Сытиных поступает не вдруг и очень уж выборочно, чтоб не сказать случайно. Власть к местным литераторам обычно равнодушна, протежируя разве только тем, кто, – по словам Александра Павлова, – « пишет книги, возвеличивающие свою территорию и происхождение, в музыке и поэзии предпочитает гимны, патриотические песни и стихи». Что же касается культурного слоя, то он, опять же за считанными исключениями, исчезающе тонок, и никакой Интернет, смеем предположить, не заменит одаренному сочинителю возможностей, которые дает живой контакт как с писателями-единомышленниками, так и с квалифицированными читателями. Вот и выходит, что провинциализм стал в нашей речевой практике синонимом сначала оторванности от общенационального и мирового литературного контекста, а затем и творческой ограниченности, слепого тиражирования норм и мод, которые в столицах давно воспринимаются как архаические.Не удивительно поэтому, что подозрения в провинциальности стыдятся – как подозрения в худородности. И – так же, как худородность, – чувство собственной обделенности, а то, глядишь, и неполноценности стремятся изжить или компенсировать. Например, заменой обидного слова «провинциальность» на новомодную и будто бы нейтральную «региональность». Либо утешениями (со стороны столичных жителей) и самоутешениями, что провинциальность, мол, не в указании места пребывания, а в уровне творческой личности, так что можно-де быть провинциалом и в Москве, а большим художником, совсем наоборот, в Елабуге. Либо, когда уязвленное самолюбие окончательно берет верх над здравым смыслом, нас начинают уверять, будто « нынче вся современная русская литература пишется в провинции или выходцами из провинции» (Владимир Бондаренко). « Великая провинциальная литература» – такое название дал своей статье ивановский прозаик Виталий Сердюк, а москвич Петр Алешкин и вовсе сравнил произошедший « в последние годы‹…› небывалый расцвет» именно провинциальной литературы с Серебряным веком: « Сейчас пишутся и печатаются высокохудожественные и высоконравственные произведения, в которых рассказывается о радостях и печалях наших современников, эти произведения в недалеком будущем будут изучаться в школах, этими произведениями будет гордиться Россия, но издаются они в основном в провинции небольшими тиражами и недоступны ни массовому читателю, ни серьезным критикам».И нельзя ведь сказать, что в этих рассуждениях совсем нет правды. Но демагогии явно больше, ибо термин «провинциализм» – из избирательных, и характеризуют им отнюдь не творческую деятельность считанного числа действительно крупных (или многообещающих) писателей, живущих вдали от Москвы, а тех и только тех, кого в каждом десятке по дюжине. Это они, – еще раз процитируем А. Павлова, – « обиженные непризнанностью и неравенством», « создают себе ценности и развивают структуры, формально подобные столичным и носящие те же имена», что « позволяет провинциализму быть “великим”, хотя бы для самого себя». И это в их среде, – по словам Бориса Дубина, – « работают рудименты более архаичных культурных систем – радикалов советской культуры, эпигонских неотрадиционалистских, фундаменталистских, расистских и тому подобных представлений». И это там, в провинции, художественная невменяемость, и всегда-то с трудом переносимая, зачастую приобретает особую агрессивность, становясь едва ли не нормой творческого поведения.Разумеется, деление на «столичную» и «провинциальную» ветви – симптом застарелого недуга нашей национальной культуры, и социологи с глубокой тревогой говорят « о глубоком, усиливающемся и расширяющемся разрыве между немногими центрами и обширной периферией постсоветского общества» (Б. Дубин). Отмечая, впрочем, что в 1990-е годы, наряду с центробежными, дали о себе знать, – впрочем, пока робко, может быть, даже точечно – и процессы собирания разбалансированной русской литературы в единое целое. Связанные всякий раз не с отсутствующей у нас государственной политикой в области культуры, а с инициативами энтузиастов. Такими, например, как проект «Культурная столица Поволжья», осуществлявшийся под патронажем Сергея Кириенко, или Форумы молодых писателей России, каждую осень проводимые Сергеем Филатовым. И такими, как попытки Владимира Абашева, по аналогии с « московским» и « петербургским», воссоздать и исследовать « пермский», а Александра Люсого – « крымский» тексты русской литературы. Обнадеживающие примеры уже есть: Екатеринбург, небезосновательно претендующий на статус «третьей столицы» русской литературы, Харьков и Киев, пополнившие перечень центров российской фантастики…Проблема провинциализма и в самом деле может быть решена только так – сосредоточенным, целеустремленным наращиванием культурного слоя в каждом из российских регионов, с одной стороны, а с другой – тем, что можно было бы назвать глобализацией в рамках одной, отдельно взятой страны, то есть распространением единых цивилизационных принципов и моделей, единых стандартов поведения всюду, где говорят и пишут на русском языке. Тогда, может быть, и окажется, что И. Бродский прав, и не только ссыльному « артисту в силе», но и молодым писателям « лучше жить в провинции, у моря…»
